Проснись и пой
Ее тут же окрестили «матерью русского солдата». Предложения от кинорежиссеров посыпались, как из рога изобилия. Пельтцер получила звание заслуженной артистки и стала примой Театра сатиры. Когда, много лет спустя, к ней явился фотограф с просьбой поместить ее фото на рекламных сигаретах для заграницы, актриса философски заметила: «Милый, когда я была девочкой, то мечтала, чтобы мои портреты были на афишах и в витринах. А теперь… Можно и на сигаретах. Лишь бы не на туалетной бумаге». Конец 60-х и начало 70-х в Театре сатиры были для Татьяны Ивановны победны и радостны. Тогда она часто повторяла фразу «Я — счастливая старуха!» Она сыграла Прасковью в «Старой деве», мадам Ксидиас в «Интервенции», Марселину в «Безумном дне, или Женитьбе Фигаро», мамашу Кураж, фрекен Бок… Наконец, тетю Тони в фееричной постановке Марка Захарова и Александра Ширвиндта «Проснись и пой!». Эта роль стала бенефисной. Этим спектаклем Татьяна Пельтцер отметила семидесятилетний юбилей. На банкете по случаю праздника присутствовал патриарх эстрады Алексей Алексеев, который постоянно обращался к Пельтцер: «Танюша, а помните, в Харькове, когда ваша семья переехала в новый большой дом, Иван Романович устроил прием? Сидели за столом знаменитые артисты, а вы с тоненькими косичками вертелись вокруг нас и все старались обратить внимание на то, что тогда вас потрясло несказанно: вы убегали из комнаты, и вскоре раздавался шум, бульканье, страшные звуки, как будто начинал извергаться водопад — это вы приводили в действие чудо техники, унитаз! И хотели обратить наше внимание на эту новинку века». При этом сама Татьяна Ивановна сидела на столе, болтая ногами, и с упоением откусывала бутерброд с колбасой. В другой руке она держала рюмку, смотрела на Алексеева смеющимися глазами и вновь была той озорной девчонкой. Впрочем, не вновь. Она оставалась ею всегда. И в жизни, и на сцене, и в кино. Актерам быть интереснее, чем Пельтцер, было очень трудно. А моложе — просто невозможно. Молодость на сцене — это не отсутствие морщин, а состояние души, когда невозможно удержать бьющее через край жизнелюбие. Она никогда не была озабочена распространенной женской слабостью — казаться привлекательнее. И все равно ею любовались, восхищались.
Александр Ширвиндт любит вспоминать, как после сдачи спектакля «Проснись и пой!» было решено сделать что-то неординарное, и Пельтцер предложила: «Полетим в Ленинград! К Миронову в „Асторию“! Он сейчас там снимается». И полетели. Два дня гуляли на ее деньги, потому что заначка оказалась только у Татьяны Ивановны. Ей всегда можно было позвонить в три часа ночи и сказать: «Поехали!» Она не спрашивала, куда. Могла только спросить, с кем. И если компания ее устраивала, отвечала: «Подъезжайте!» В Швеции, в туристической поездке, Пельтцер носилась впереди всех, неутомимая и любопытная. Гид, усталая женщина, русская эмигрантка, поначалу была просто шокирована, а потом покорена стремительностью и не всегда цензурной речью почтенной артистки. С нее постепенно сошло чувство превосходства обеспеченной «шведки» над нищими русскими, и, прощаясь с ними, она плакала и тоскливо обнимала Татьяну Ивановну. А потом долго стояла на дороге, не выпуская из глаз эту чудаковатую женщину, всколыхнувшую в ней неистребимую тоску по родине, и вспоминая захлебывающийся смех старой счастливой актрисы, непринужденной, как ребенок. С таким же упоением Пельтцер снималась в кино. Она почти не отказывалась, пытаясь наверстать упущенные годы. «Укротительница тигров», «Журавушка», «Чудак из пятого Б», «Ты — мне, я — тебе», «Вам и не снилось», «Формула любви», «После дождичка в четверг»… В 70-е годы Татьяну Пельтцер узнали и в Европе. Ее отчаянная бабуля из «Приключений желтого чемоданчика» принесла советскому кино Венецианского Льва. Кто еще из наших актрис мог бы в семьдесят лет танцевать на крыше, прыгать с забора, бегать с песнями по мостовым, кататься на крыше троллейбуса? Татьяна Пельтцер не боялась ничего, кроме… нищеты. Пожалуй, это был единственный ее настоящий страх. Потому она и не отказывалась ни от каких ролей, ни от каких приглашений — будь то радио или халтурка в сельском клубе.
Супермаркет убирает с полок всю иностранную еду